Алексей Венецианов

Очарование привычной простоты

В иные времена почти пустынные залы парадной анфилады Академии художеств в Санкт-Петербурге, предназначенные служить местом для разного рода художественных экспозиций, в этот день с утра и до самых сумерек были заполнены посетителями разного звания и чина. В 1820 году впервые на регулярных, в три года раз проводимых академических выставках платы за вход не взимали и желающих пускали без разбора. Именно такими предстали выставочные залы взору наблюдателя и теперь, весной 1824 года. Поначалу немного было посетителей из «благородных»: разве что забредет какой-нибудь чиновник, студент или офицер, оглядываясь украдкой,— нет ли кого из знакомых, перед коими бедность свою явить зазорно. Хватало зато зрителей из «податных» сословий. Иные из избранных полагали даже, что с излишком, и спрашивали высокомерно: «Вся эта праздная толпа — зачем вошла сюда и что вынесет для ума и для сердца?» Число же охотников из низших попасть в академию не убавлялось.

Люди простого звания и впрямь не слишком-то подолгу задерживались возле многофигурных композиций, выполненных по всем канонам академического искусства и представлявших, по мнению его столпов, вершину живописных жанров. Они либо стыдливо отворачивались, либо отходили от полотен с «обнаженной натурой», хотя и чтимого в академии жанра. Мало что говорили их сердцу портреты «именитых обоего пола персон». Изображенные на картинах архитектурные руины в окружении никогда ими не виданных кипарисов, громоздящиеся скалы итальянских прибрежий, дымящиеся жерла вулканов, панорамы улиц и площадей иноземных городов — все это вызывало некоторое удивление, но не более. Зато такие зрители останавливались, разглядывали внимательно, обменивались замечаниями возле нескольких картин первого зала. На них изображались, впрочем, достаточно условно, сюжеты, заданные академическим Советом трем выпускникам — Ф. Г. Солнцеву, В. И. Грязнову и П. И. Пнину: «Крестьянское семейство» и «Шашечная игра».

Самое большое оживление царило в третьем зале. Здесь среди прочих висели шесть небольших — аршин в поперечнике, а то и менее — полотен в скромных рамах. И казались они как бы волшебной силой прорубленными окошками в мир, бережно хранимый в сердце и до боли любимый всеми этими вчерашними деревенскими жителями, которые, насильственно оторванные от своих родных мест и привезенные в столицу, служили в барском доме или отпускались в город, чтобы здешними заработками пополнить господские кошельки. Любовно и тщательно выписанные, узнаваемые с первого взгляда, представали перед зрителями крестьяне, занятые чесанием льна, мотанием лыка и т. д. На одной из картин миловидная толстушка, устав, как видно, от долгого хождения по лесу, присела отдохнуть возле соснового ствола. Опершись на кузовок с грибами, она разглядывает чем-то понравившиеся ей сросшиеся три опенка. А на другом полотне — тогда оно еще не получило своего названия: «Вот-те и тятькин обед!» — изображен мальчик, уронивший бадейку с молоком. Неподдельное огорчение сквозит во всем облике неловкого мальчугана. А его верный друг — беспородная деревенская шавка — явно сочувствует беде своего хозяина.

Одно и то же имя значилось на подписях ко всем шести работам, имевшим столь большой успех, и не только у зрителей из простонародья, но и у тех, кому свое, отечественное было всего милей. Их автором был академик живописи Алексей Гаврилович Венецианов.

Профессиональным живописцем А. Г. Венецианов стал гораздо позже, чем большинство его предшественников. В отличие от них он не получил и систематической подготовки.

Сохранившиеся документы и воспоминания близких позволяют более или менее явственно представить детские и юношеские годы будущего художника. Родился он 18 февраля 1780 года в Москве, в семье купца второй гильдии Г. Ю. Венецианова. Семейные предания утверждали, однако, что на самом деле Венециановы были дворянами, выходцами из Греции. Оказавшись в России, прародители Венецианова поселились на Украине, в городке Нежине Черниговской губернии (где много лет спустя в «гимназии высших наук» учился Гоголь), сумели даже вписаться в родословную книгу черниговских дворян. Но когда Гаврила Юрьевич, отец художника, переехал в Москву и занялся торговлей, ему пришлось вступить в купеческое сословие.

Торговал Гаврила Юрьевич саженцами смородиновых кустов, луковицами тюльпанов и еще картинами, писанными «сухими красками» (т.е. пастелью), «в золотых рамах за стеклом, за весьма умеренную цену» — так, во всяком случае, гласило его объявление в «Московских ведомостях». Иногда биографы высказывают предположение, что автором этих картин мог быть сын Гаврилы Юрьевича. Ничего невероятного в таком предположении нет: судя по воспоминаниям родственников, мальчик с раннего детства обладал задатками художника, рисовал много и самозабвенно, постигая навыки изображения людей и предметов сперва самоучкой, а позже — под руководством некоего то ли «Пахомыча», то ли «Прохорыча», по всей вероятности, какого-то доморощенного живописца-самоучки из тех, что малевали вывески для купеческих лавок, а при случае и портреты самих владельцев и членов их семей.

Жили Венециановы на Воронцовской улице в Москве, за Яузой. Теперь эту улицу, идущую от Таганской площади почти параллельно Москве-реке, окраиной никак не назовешь. Тогда же здесь стояли маленькие, большей частью деревянные домики, с садами и огородами при них и даже с выгонами для скота кое-где на пустырях. Такая почти сельская жизнь не могла не повлиять на формирование вкусов и пристрастий будущего художника. Жизнь Москвы, не стесняемая близостью императорского двора, художественная атмосфера ее, грандиозные исторические события ее замечательного прошлого, несомненно, оказывали воздействие на формирование взглядов и художественных вкусов Венецианова.

Учась в одном из московских пансионов, Алексей Гаврилович не прерывает постоянных — в украдку от учителей — занятий рисованием и к пятому классу берется за масляные краски. Пахомыч его хвалит и советует отцу отдать мальчика в учение к настоящему живописцу, но отец и слышать не хочет: если уж не удалось ему самому доказать принадлежность к «благородному сословию», то пусть хоть сын пойдет в чиновники — авось, выслужит чин, а там, может быть, и полагающееся по чину дворянство. Все же кто-то из художников-профессионалов, познакомившись с работами юноши, высказался одобрительно о его способностях. А один из биографов Венецианова полагает, что кое-какие наставления дал ему сам Рокотов. Ничего невозможного в таком предположении нет: жил знаменитый портретист по соседству с Венециановыми, на той же самой Воронцовской улице.

По окончании пансиона юноша отправляется в Петербург. На службу его принимают, впрочем, с самым низшим из «статских» чинов — коллежского регистратора. По служебной лестнице продвинуться высоко Венецианову так и не удалось: уже будучи академиком, он оставался всего-навсего титулярным советником (этот чин IX класса), не дотянув до чина коллежского асессора, начиная с которого на гражданской службе полагалось в те времена потомственное дворянство. Правда, честолюбивая мечта отца увидеть сына «законным» дворянином осуществилась в 1830 году. А в 22 года коллежский регистратор «Алексей Гаврилов сын Венецианов» должен был искать себе место чиновника на государственной службе и нашел довольно скоро должность помощника землемера в Петербурге в межевом ведомстве. Именно тогда он и дал объявление в газете о своем умении выполнять живописные заказы: «списывать с натуры предметы пастелем не более чем за три часа».

В качестве землемера Венецианов прослужил недолго: частые разъезды не давали ему возможности заниматься живописью. А ею молодой чиновник увлекся всерьез: подолгу и основательно изучал полотна великих мастеров, собранные в Эрмитаже, копировал их, постигал законы перспективы, сочетания красок, приемы построения композиции. Вскоре он оставил межевое ведомство и перешел на службу в почтовое, где никаких поездок не требовалось. Главным директором почт в ту пору был Д. П. Трощинский, который, по-видимому, оказал начинающему живописцу немалую помощь, как оказывал ее неоднократно многим другим своим землякам-украинцам.

Имя Трощинского в истории искусств тесно связано с именем Боровиковского: художник дважды писал портреты вельможи. И отношения между ними были самые дружественные. Остается, правда, загадкой последовательность событий: то ли Трощинский познакомил Алексея Гавриловича со знаменитым портретистом, то ли наоборот — каким-то образом заметивший юного собрата по искусству Боровиковский рекомендовал его своему высокопоставленному другу. Словом, так или иначе, но числившийся по Канцелярии почт коллежский регистратор Венецианов стал учеником Боровиковского и в течение нескольких лет перенимал мастерство одного из величайших в то время живописцев России. Первые по-настоящему зрелые произведения Венецианова (например, портреты молодых офицеров лейб-гвардии Измайловского полка А. И. Бибикова и М. А. Фонвизина, будущего известного декабриста, «Портрет неизвестного в испанском костюме» и другие) были созданы под воздействием Боровиковского и во многом в его манере.

Наряду с живописью Венецианов пробовал свои силы и в графике. И даже надумал издавать особый «Журнал карикатур». По мысли художника журнал должен был выходить в виде тетрадей, каждая из которых включала бы несколько листов гравюр и объяснительный текст. Начинать, правда, пришлось с выпуска отдельных листов. Невинные сюжеты двух первых («Аллегорическое изображение двенадцати месяцев» и «Катание на санях») не вызывали ни у кого возражений. Третий же лист — «Вельможа» — навлек на себя «высочайший» гнев. Распоряжением Александра I журнал был запрещен.

Карикатура «Вельможа», по сути дела, представляла собой иллюстрацию к сатирической оде того же названия, принадлежащей перу Г. Р. Державина. Однако то, что благополучно сходило с рук «сенатору и кавалеру, действительному тайному советнику» и бывшему министру Державину, император счел непростительной дерзостью для чиновника самого низшего чина. Карикатура, в которой сказалось чувство обиды за обездоленных людей, приобрела явно социальную осмысленность. Таким образом, Венецианов уже в ранний период творчества поставил свое искусство на службу обществу.

Запрещение журнала, помимо всех прочих неприятностей, повлекло за собой и чисто финансовые бедствия, из которых Венецианов вышел с большим трудом. Интерес к графике сатирического направления он, правда, не потерял и в дальнейшем перед самой Отечественной войной 1812 года вернулся на короткое время к ней, издав целую серию гравюр, высмеивающих преклонение перед всем иностранным, столь распространенное в то время в дворянской среде.

Все же главным занятием в искусстве для Венецианова и в 1808 году, когда столь печально завершилось его журнальное начинание, ив 1811 году оставалась живопись.

В тщательно регламентированной системе общественной жизни России живописец мог рассчитывать на сколько-нибудь прочное положение лишь в том случае, если его мастерство было бы засвидетельствовано Академией художеств. В 1811 году на соискание звания «назначенного» академика Венецианов представил «Автопортрет» (ГТГ, другой экземпляр — большего размера — в ГРМ). С кистью и палитрой в руках художник изобразил себя в процессе работы. Внимательно смотрят на зрителя сквозь стекла очков темные, от греческих предков унаследованные, глаза. Лицо напряженно и строго, ведь человек изображен за занятием. В отличие от романтических портретов Кипренского портретируемый изображен в бытовом плане, безжалостно к своей внешности, без поэтизации личности и деловитым. Никаких возражений у членов Совета академии работа соискателя не вызвала: в ней чувствовалось уверенное живописное мастерство и явственно видимый талант. Первая ступенька официального признания была пройдена легко.

Звание академика «избранного» принес Венецианову выполненный по заданию Совета портрет инспектора Воспитательного училища академии, преподававшего в ней почти с самого ее основания К. И. Головачевского (ГРМ). Семидесятишестилетнего старца Венецианов представил с тремя мальчиками. Они как бы символизировали три искусства, объединяемых Академией художеств,— живопись, скульптуру и архитектуру, но в то же время были вполне «земными»: пытливо, с трогательным уважением смотрят они на своего наставника. А сам он — в парадном мундире, в накинутом на одно плечо форменном плаще выписан тщательно, с нескрываемым уважением портретиста к старейшине живописного сословия России. Портрет К. И. Головачевского во многом продолжает традицию официального портрета XVIII века с его определенностью прямой социальной характеристики изображаемого лица через атрибуты (мальчики держат необходимые для художника принадлежности). И сама ситуация на полотне соответствует обязанностям инспектора, в круг ведения которого входило «внушение воспитанникам приверженности к избранному ими поприщу и надлежащей к оной прилежности». В то же время, изобразив взятую из жизни сцену, Венецианов демонстрирует в этом портрете и мастерство раскрытия главных черт внутреннего душевного мира персонажа своей модели, и незаурядную глубину постижения характерных черт детского облика.

Найти свой собственный, единственно верный и возможный путь всегда нелегко. Без малого 10 лет академик живописи Венецианов писал главным образом портреты. Все тверже и уверенней становилась его рука, все свободней ставил перед собой и решал Алексей Гаврилович сложные задачи раскрытия сокровенных глубин натуры героев полотен. Одновременно Венецианов близко сошелся со многими прогрессивно настроенными людьми, проникнутыми заботой о распространении просвещения в стране. Он сделался деятельным членом Вольного общества учреждения училищ по методе взаимного обучения. Вольное общество объединило в своих рядах многих будущих декабристов. Среди его членов были литераторы и художники, журналисты и издатели. В деятельности общества участвовали поэты В. А. Жуковский и Ф. Н. Глинка, великий баснописец И. А. Крылов, известный медальер, скульптор и график Ф. П. Толстой, писатель и филолог Н. И. Греч. Со всеми ими Венецианов сохранял дружеские связи на протяжении долгих лет.

Венецианов до конца дней чувствовал себя «чужаком» в среде художников, в то время как в кругу литераторов он всегда был «своим». Косвенно это обстоятельство нашло даже чисто «живописное» отражение: в знаменитой картине художника Г. Г. Чернецова «Парад на Марсовом поле» (1836, ГРМ) Венецианов изображен поодаль от группы живописцев, но рядом с Пушкиным, Жуковским и Крыловым (попутно следует сказать, что факт знакомства с Пушкиным подтверждается неоспоримо свидетельствами современников).

Общественная деятельность занимала в жизни Венецианова немалое место, но работе живописца не мешала: признание и уважение сопутствовали художнику. Подлинная же слава пришла к нему не как к портретисту, а тогда, когда он стал работать в бытовом жанре.

В рассказе, посвященном В. А. Тропинину, отчасти уже говорилось о провозвестниках этого жанра. К названным там именам можно прибавить еще И. М. Тонкова (1739—1799), писавшего идиллистические сцены сельских праздников в духе сентиментализма, во многом еще условные, близкие к модным в то время пасторалям. При желании нетрудно отыскать и другие истоки бытового жанра. Но по-настоящему обратился к сюжетам, связанным с повседневной жизнью своих соотечественников, именно Венецианов. Решительное стремление Венецианова к изучению действительности не имело примеров в русском искусстве того времени. Причем героями его бытовых полотен стали крестьяне. Венецианов показал их в повседневных заботах, радостях и огорчениях, в обычной для них обстановке — на реальном фоне родной природы или в интерьере сельских построек.

Ни один из биографов Венецианова не проходит мимо обстоятельства, ставшего своего рода переломным моментом в творчестве художника, — знакомства в Эрмитаже с картиной французского живописца Ф. Гране (1775—1849) «Внутренний вид хоров в церкви Капуцинского монастыря на площади Барберини в Риме», написанной в 1818 году. «Вид Капуцинского монастыря в Риме», как чаще сокращенно именуют эту картину, автор поднес в дар императору Александру I.

Особенно сильное впечатление на искушенного зрителя картина Гране производила мастерской передачей лучей света, придававшей ощущение подлинности изображения на холсте высокому сводчатому залу капуцинской церкви. Иллюзия присутствия зрителя создавалась полная. Как писал позже Венецианов, изображения предметов казались здесь «не подобными, а точными, живыми; не писанными с натуры, а изображающими самую натуру». Подолгу вглядываясь в картину Гране, художник понял великую истину: «Ничего не изображать иначе, чем в натуре является, и повиноваться ей одной... Избрав такую дорогу, принялся я писать Гумно».

Картина «Гумно» (1822—1823, ГРМ), без сомнения, знаменует важнейшую творческую веху в становлении художественной индивидуальности Венецианова. Однако о ней уместнее сказать, что это не начало, а скорее завершение достаточно долгого процесса. Уже в 1821 году из-под кисти художника является вполне завершенная картина «в сельском домашнем роде», по всей вероятности, «Жница» — изображение миловидной крестьянской девушки в сарафане и кокошнике с серпом в руках на фоне хлебных колосьев (ГРМ). Еще больше зарисовок сельских пейзажей, изб, амбаров, изгородей можно обнаружить в графических листах художника, выполненных задолго до «Гумна». Так что прямое и бесспорное воздействие картины Гране не следует преувеличивать, объясняя решительный отказ Венецианова от следования принятым традициям академического направления в русском искусстве и обращение его к жанровой живописи, в недрах которой вызревал реализм. Такой перелом в мировоззрении и творчестве художника объясняется развитием общественной жизни России тех времен. Условиями своей жизни и особенностями своего развития, своими художественными и гражданственными интересами Венецианов был подготовлен к новым темам и новым приемам решения вытекающих из них чисто живописных задач.

Настоящий успех пришел к художнику на выставке 1824 года. Одна из картин — «Гумно» сразу была принята в Эрмитажное собрание и принесла Венецианову столь немаловажное по тем временам монаршее «благоволение» и вознаграждение. В дальнейшем шли и другие «высочайшие» награды, но до конца своих дней академик Венецианов едва сводил концы с концами. Да и то больше всего потому, что главную часть его средств составляли не живописные заработки, а доходы с крохотного именьица Сафонково в Вышневолоцком уезде Тверской губернии. За Венециановым числилось там четыре крестьянских двора и некоторое количество живших в усадьбе дворовых — всего 48 душ. Поначалу наездами, а с 1819 года после ухода в отставку постоянно и подолгу жил Венецианов со своей семьей в Сафонкове, в Петербург же наезжал время от времени.

В Сафонкове Алексей Гаврилович наладил маленькое, но образцовое хозяйство. Умело применяя агрономические рекомендации, добился регулярных, достаточно обильных урожаев. Скотный двор, небольшой конный завод, молочная ферма и прочие «обзаведения» снабжали семейство и многочисленных учеников художника всем необходимым. Заботился Венецианов, впрочем, отнюдь не только о собственных нуждах. По воспоминаниям его дочери, редко кто из венециановских крестьян не имел двух, а то и четырех и даже шести лошадей, что по крестьянским меркам было настоящим богатством. Стараниями хозяина имения был устроен мирской склад - «магазин» хлеба. В случае необходимости крестьянин мог брать там зерно, а осенью возвращал без каких-либо процентов. Самыми же главными диковинами венециановского имения считались школа и маленькая больничка. Такие «затеи» соседи-помещики считали «баловством».

Земля Сафонкова кормила семью Венецианова в прямом и буквальном смысле слова. Она же и ее жители питали творчество художника. Практически все его жанровые картины родились здесь, среди округлых холмов и густых лесов, на берегу тихой речки с почти символическим названием Ворожба.

«Гумно» — это здешнее, сафонковское гумно. Да и кто бы из помещиков позволил художнику специально для создания особенного светового эффекта выпилить в нем одну из стен, а крестьянам и крестьянкам по многу часов позировать художнику. В Сафонкове написаны и другие известнейшие венециановские полотна на темы крестьянской жизни.

В Третьяковской галерее хранятся две картины, запечатлевшие едва ли не самые важные моменты сельского бытия: «На пашне» и «На жатве». Их второе, как бы уточняющее, название «Весна» и «Лето». Первое полотно все пронизано легкостью и какой-то особой весенней воздушностью. Весь тон картины — голубоватый, но не холодный, а именно свежий, бодрящий. С ним гармонирует легкая зелень только что раскрывшихся листиков на деревцах по краю поля. Молодая женщина в праздничном наряде ведет лошадей, впряженных в борону. Ее движения одновременно легки и уверенны. И вспыхивают голубые искры на ее сарафане, перекликаясь и с синью ее глаз, и с цветами, которыми играет сидящий у края борозды ребенок, освещенный ласковым весенним солнцем.

Иная гамма в картине «Лето». Здесь тоже солнце, спокойно согревающее землю и ее щедрый дар — золотящееся хлебное поле. На переднем плане крестьянка, на короткое время оставившая других жниц, чтобы покормить ребенка. Она сидит на деревянном помосте, высвеченном до золотистого сияния уже довольно высоко поднявшимся солнцем. Специалисты-искусствоведы всегда обращают внимание на то, что в картине преобладают горизонтальные линии — контуры ржаного поля, доски помоста, едва-едва холмистая черта горизонта. Благодаря этому приему картина обретает черты спокойствия и некоторой статичности. Впрочем, иначе ведь и быть не должно: лето уже на исходе, урожай созрел, ничто не предвещает ненастья. И потому уверенно и удовлетворенно чувствуют себя люди, чья жизнь находится в неразрывном единении с природным циклом годовых сезонов, самым щедрым и самым значительным из которых является именно эта пора сбора урожая.

В Третьяковской галерее можно видеть также картины «Крестьянская девушка, расчесывающая лен в избе» (ее иначе именуют «Анисья»), «Крестьянская девушка с теленком».

Здесь же находится одна из самых трогательных картин Венецианова, посвященных крестьянским детям,— «Вот-те и тятькин обед!» Пригорюнился мальчуган, опрокинувший бадейку с отцовским обедом. Пытается, как может, утешить его собачка. Паренька, возможно, и накажут за его неловкость, но не страх, а именно огорчение читается в глазах и во всем облике мальчика.

В Государственном Русском музее представлены такие известные полотна Венецианова, как «Жнецы», «Очищение свеклы», «Крестьянский мальчик, надевающий лапти», «Спящий пастушок», «Девушка в платке». Вряд ли стоит пересказывать их сюжеты, а очарование их мягких красок, скромную простоту облика запечатленных художником детей и взрослых едва ли можно передать словами. В своей совокупности они поэтически воспевают простоту и естественность крестьянской жизни, ее обычаев и нравов, ее здоровую трудовую основу. Венецианова иногда упрекали за то, что он будто бы идеализировал действительность, забывая о ее сложностях и противоречиях и как бы не замечая уродливых проявлений крепостничества. В Сафонкове у Венецианова, как мы уже знаем, ничего подобного не было и в помине, а художник — настоящий художник!— пишет лишь то, что находится перед его глазами. Кроме того, духовная мощь русского народа, столь блистательно проявлявшаяся им в годину ратных испытаний, в мирных условиях приводила к удивительному явлению: народ, невзирая ни на что, умудрялся жить своей собственной жизнью, как бы игнорируя навязанный ему крепостнический гнет и не теряя ни оптимизма, ни чувства собственного достоинства. Именно такую мысль высказал видный советский литературовед и писатель Н. Н. Скатов в своей книге о жизни и творчестве современника и друга Венецианова — замечательного народного поэта России Алексея Васильевича Кольцова. То же самое с полным основанием можно сказать и о самом Венецианове.

Истинный сын своего времени, Венецианов, притом склонный более не к абстрактно-философскому, а к конкретно-эмоциональному мировосприятию, разумеется, не может быть отнесен к числу сознательных противников крепостного права. Его идеал, никогда, правда, не формулировавшийся им словесно, состоял в патриархальной гармонии отношений помещика — заботливого опекуна и распорядителя — с крестьянами, в каждом из которых он видел человеческую личность, достойную уважения. Показательно, что Венецианов среди немногих деятелей русской культуры того времени наиболее активно и действенно способствовал освобождению из неволи тех, кто, обладая талантом и способностями, имел несчастье родиться крепостным. Именно Венецианов стал одним из инициаторов многосложной эпопеи освобождения от крепостной зависимости Т. Г. Шевченко — великого украинского поэта и талантливого живописца. Стали известными художниками ученики Венецианова, освобожденные его усилиями из-под власти своих помещиков: А. А. Алексеев, М. Ф. Давыдов и А. А. Златов.

Успех венециановских картин был огромен. Критики подчеркивали, что в них — все русское, все невымышленно, все взято из самой природы. Известный собиратель картин, публицист П. П. Свиньин, сам неплохой живописец, назвал живопись Венецианова подвигом. Издатель «Журнала изящных искусств», конференц-секретарь Академии художеств В. И. Григорович писал о Венецианове: «Образ его живописи оригинален приятностью кисти, точностью освещения и правдою без прикрас». Поэт, критик и журналист А. Ф. Воейков восклицал: «Благословение сему достойному уважения художнику невольно вырывается из сердца». Примечательно, что и сам народ горячо откликнулся на произведения, прославляющие его сокровенное и близкое сердцу: так было и на выставке 1824 года, и на следующей — в 1827 году, и в последующем.

Иначе отнеслась к своенравному академику Академия художеств. Венецианов хотел получить право преподавания в ней. Не имея возможности прямо отказать, его противники из числа сторонников академизма отвергли представленную на соискание звания советника картину Алексея Гавриловича на ими же заданную тему — изображение натурного класса. Частная живописная школа, которую организовал у себя в доме Венецианов, по недостатку средств распалась. В открывшемся в 1833 году в Москве Художественном классе, который замышлялся как отделение Петербургской Академии, Венецианов также не смог получить место. Зато у себя в Сафонкове он прежде всего наставник молодых художников: М. И. Антонова, Н. А. Бурдина, А. Ф. Чернышева. Все они с течением времени стали неплохими мастерами.

В последние годы жизни Венецианов все реже бывает в Петербурге, но достаточно регулярно.

Здесь у него много друзей и почитателей, более всего попрежнему в литературной среде. К маститому живописцу-бытописателю тянутся молодые таланты — только что издавший знаменитые «Вечера на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголь и вышедший из народных глубин поэт-самоучка А. В. Кольцов.

Венецианов пишет портреты обоих. Портрет Гоголя известен в литографическом воспроизведении. Многие современники считали этот портрет наиболее верным натуре. К сожалению, портрет Кольцова не сохранился (впрочем, некоторые исследователи отрицают, что он был завершен).

В конце 1847 года Алексей Гаврилович намеревался совершить поездку в Тверь, где ему предлагали расписать церковь дворянского пансиона. 4 декабря он отправился в дальний по тем временам путь. Но на спуске с крутого холма резвые лошади внезапно понесли. Кучера сразу же сбросило с облучка. Алексей Гаврилович, схватив вожжи, пытался удержать лошадей. Шестидесятисемилетнему седоку это оказалось не под силу. Он вылетел на дорогу и ударился головой. Когда находившиеся неподалеку крестьяне села Поддубье подбежали, хорошо знакомый им «добрый барин из Сафонкова» был мертв. Так окончился жизненный путь Алексея Гавриловича Венецианова. Похоронили его на Дубовском погосте неподалеку от Сафонкова.

В творчестве А. Г. Венецианова русская живопись сделала громадный шаг вперед в художественном освоении национального и народного.

Поэтизируя простое, привычное, повседневное, он стал первым художником, показавшим, что же представляют собою простые люди, которые испокон веку кормили необъятную страну. Венецианов вывел бытовой жанр на почетное место в живописи. И в том — его непреходящее значение в истории русского изобразительного искусства. В известном смысле слова оно в дальнейшем пошло по найденному Венециановым пути. Но его картины — это еще и живое воплощение того особого лада и гармонии бытия, которые определяли и всегда будут определять мироощущение русского человека.

Далее